ЗАЩИТА СВЯТЫХ ИКОН. ФЛОРОВСКИЙ Г.В.

Орфография автора сохранена.1. Спор об иконах не был обрядовым спором. Это был догматический спор, и в нем вскрылись богословские глубины. Спор начала светская власть. Но иконоборческие симпатии оказались сильны и в клире, и даже среди епископов. Иконоборствующие епископы не только прислуживались императорам, они часто действовали по убеждению. Поэтому и потребовалось богословское обоснование иконопочитания. Спорили прежде всего об образе Христа, о Его изобразимости (или "описуемости"). И с самого начала защитники икон приводили этот вопрос к его христологическим предпосылкам. - Почитание икон установилось в Церкви не сразу. В первые века во всяком случае оно не занимало заметного места в христианском благочестии. Даже у писателей 4 века мы находим только редкие и случайные упоминания о священных изображениях, - и это были библейские эпизоды, либо изображение мученических подвигов. В древнейших известных нам росписях нет "икон" в собственном смысле слова. Отчасти то были символические знаки (якорь, голубь, "Рыба") и аллегории, - всего чаще евангельские притчи. Отчасти то были ветхозаветные прообразы, "типы". Иногда апокалиптические видения. Эти изображения имели прежде всего декоративный, иногда дидактический смысл. "Ибо что слово повествования предлагает для слуха, то молчаливая живопись показывает чрез подражание", - говорил святой Василий Великий (его слова почти буквально повторяют впоследствии Дамаскин и папа Григорий: quod legentibus scriptura, hoc idiotis praestat pictura cernentibus). Очень характерен известный совет преподобнаго Нила Синайскаго: "а святой храм пусть рука искуснейшаго живописца наполнит историями Ветхаго и Новаго Завета, чтобы и те, кто не знает грамоты и не может читать Божественных писаний, приводили себе на память мужественные подвиги искренно послуживших Богу" (Письма, 4.58). Существа иконописи эти дидактические объяснения, конечно, не исчерпывают. Но древние росписи были, действительно, своего рода "лицевой Бибилей", Biblia picta, в избранных отрывках и эпизодах. Иконы в узком смысле слова связаны не столько с храмовой росписью, сколько с изображениями на священных предметах. Всего важнее было почитание Нерукотвореннаго Образа... Проследить раннюю историю иконописания во всех подробностях мы не можем, за недостатком исторических данных. К концу 6 века иконы уже были во всеобщем употреблении. Однако, мы знаем о резких возражениях против икон. Прежде всего нужно припомнить отзыв Евсевия Кесарийскаго (см. его письмо Констанции, сестре Константина Великаго). Евсевий считал невозможным и недозволительным живописное изображение Христа. Впоследствии это объясняли его "арианством". Вернее сказать, свой "иконоборческий" вывод Евсевий сделал, и вполне последовательно, из оригенистских предпосылок. "Конечно, ты ищешь икону, которая изображает Его в образе раба и в плоти, которою Он облекся ради нас; но мы научены, что и она срастворена славою Божества и смертное поглащено жизнью"... Чувственно зримое во Христе как бы растаяло в сиянии Его Божества, и потому недоступно изображению в мертвенных чертах и красках. И не к чувственному или земному образу Христа должно быть обращено внимание истиннаго христианина. Он уже предвкушает видение будущаго века, лицем к лицу... В рассуждении Евсевия ясно чувствуется резкое разделение "чувственнаго" и "духовнаго", столь характерное для самого Оригена. Только "простецы" заняты воспоминаниями о земной и уничиженной жизни Спасителя, о днях плоти Его, о Кресте; истинный "гностик" уже созерцает Его Божественную Славу, и отвлекается от Его домостроительнаго уничижения. Да и Христос по вознесении для Оригена "уже не человек". Оригеновский пафос отвлеченной духовности делает соблазнительным всякое возвращение к чувственному реализму. Вряд-ли один Евсевий делал "иконоборческие" выводы из Оригеновской системы. Можно думать, что и другие "оригенисты" рассуждали так же... С другой стороны к подобным выводам приходили и противники оригенизма, например, Епифаний. У него это был рецидив иудаизма (срав. запреты Эльвирскаго собора). Впоследствии именно евреи нападали на иконопочитание. От 6 и 7 века мы знаем ряд апологий в защиту святых икон именно против евреев. Особенно характерно свидетельство Леонтия, епископа Неаполя на Кипре, известнаго агиографа. Его доводы впоследствии дополняет и повторяет Дамаскин (сравни еще апологию Стефана Бострскаго). Иконы поставляются в храмах ради благолепия, и в напоминание, и для почитания (proj anamnhsin kai timhn). И Леонтий разъясняет, что почитание относится к самим изображенным.

"Начертываю и пишу Христа и страдания Христовы в церквах и домах, и на площадях, и на иконах, и на полотне, и в кладовых, и на одеждах, и во всяком месте, чтобы, ясно видя их, воспоминать, а не забывать... И как ты, покланяясь книге Закона, поклоняешься не естеству кож и чернил, но находящимся в ней словесам Божиим, так и я покланяюсь образу Христа. Не естеству древа и красок, - да не будет. Но, покланяясь неодушевленному образу Христа, чрез него я думаю обнимать Самаго Христа и покланяться Ему. Мы, христиане, телесно лобызая икону Христа, или апостола, или мученика, душевно лобызвем Самаго Христа или Его мученика"...

Это уже не только дидактическое оправдание икон. Леонтий подчеркивает иератический реализм изображений; и то "воспоминание", о котором он говорит, не есть только психологическое движение души... В самый канун иконоборческаго взрыва Трулльский собор (692) установил основные начала иконописания, в известном 82 правиле. Здесь характерно резкое противопоставление Ветхаго и Новаго Завета.

"Почитая древние образы и тени ("типы" и "сени"), преданные Церкви, как знамения ("символы") и предначертания истины, мы выше чтим благодать и истину, как исполнение закона. Посему, чтобы и искусством живописания (именно) совершенное было представляемо очам всех, постановляем отныне запечатлевать на иконах Христа Бога нашего, Агнца, вземлющаго грехи мира, в человеческом образе (kata anqrwpinon caraktera), чтобы чрез это изображение усматривать высоту смирения Бога-Слова и приводить себе на память Его житие во плоти, страдание, спасительную смерть и происшедшее отсюда искупление всего мира "...

Ударение здесь именно на евангельском реализме: "на память Его плотскаго жития", - proj mnhmhn toj ensarkou politeiaj... Трульский собор закрепляет уже установившийся в иконописи священно-исторический реализм и отменяет архаический символизм ветхозаветных "символов" и "типов". "Предначертания" сбылись и исполнились, явилась "благодать и истина". И икона должна не столько пророчествовать, сколько "напоминать"... Здесь уже задана тема позднейшей богословской защиты святых икон.

Запрещение святых икон в начале 8 века происходило от императора. Трудно определить точно его мотивы. Во всяком случае в действиях иконоборцев мы улавливаем связную программу церковной и церковно-общественной реформации. Она оформляется не сразу. И к сходным выводам можно было приходить из разных предпосылок, к одним и тем практическим мерам можно было прибегать по разным побуждениям. Однако, основная тенденция иконоборческаго движения вполне ясна. Это - ложный пафос неизреченности, пафос разрыва между "духовным" и "чувственным". Можно сказать, ложный религиозный символизм из соблазна об историческом реализме священной иконы. В конце концов именно нечувствие священнаго реализма истории. Это сразу угадали защитники иконопочитания. Уже патриарх Герман угадывал в иконоборчестве своего рода докетизм (сравни послание его к Фоме Клавдиопольскому, еще до начала открытаго гонения). Позже Георгий Киприанин в споре с иконоборческим епископом Косьмой прямо заявлял: "кто мыслит, как ты, тот кощунствует против Христа Сына Божия и не исповедует Его домостроительства во плоти" (ton ensarkon oikonomian)... У первых защитников иконопочитания мы не находим связной системы догматических выводов. Но совершенно ясно, что для них возможность иконописания связана именно с реальностью Евангельской истории, с истиной Воплащения... Дамаскин впервые делает попытку развить защиту святых икон в богословское оправдание. При этом он опирается на прежние апологетические опыты, - вероятно, на Леонтия Кипрскаго больше всего. К сожалению, эти апологии 7 века известны нам только в позднейших выдержках.

2. Возможность священнаго иконописания Дамаскин обосновывает из общаго представления об отношении между духовным и вещественным, невидимым и видимым, как раскрывается оно для нас в свете Воплащения. Иконоборчество и для него есть вид докетизма, нечувствие Богочеловеческой тайны, и в этом смысле некое до-христианское умонастроение... Бог, по чистейшей духовности естества Своего, невидим, "безпределен" и потому "неописуем" и неизобразим, не имеет действительнаго образа в вещественном мире. Нужно помнить, что perigrafh означает сразу и "описание", и "ограничение", - отсюда упоминание о "безпредельности"... Однако, символически во всяком случае и невидимо описуемо в слове. Образ вообще есть "обнаружение и показание скрытаго". И в этом смысле возможно видимое изображение невидимаго, "так что телесный образ показывает некое безтелесное и мысленное созерцание". Таковы были пророческие образы, сама Ветхозаветная Скиния ("образ всея твари", показанный на горе; сравни у Григория Нисскаго), Ковчег Завета и херувимы над ним, как предстоящие Богу. Бог являлся в образах в Ветхом Завете. И Авраам, Моисей, Исайя, и все пророки видели образ Бога, а не самое существо Божие. Купина Неопалимая есть образ Богоматери. Этот тип образов символичен. И в самой твари есть некие естественные образы, показывающие нам (хотя и тускло) Божественные откровения (например, тварные аналогии Троичности). Поэтому вообще и возможна самая речь о Боге, хотя она всегда остается неточной и приблизительной, так как знание невидимаго посредствуется в видимых знаках... Дамаскин различает несколько видов образа. Первый образ создал Сам Бог. Во-первых, Он родил Единароднаго, "Свой живой и естественный образ, неотличное начертание Своей вечности". Во-вторых, Он создал человека по образу Своему и подобию. Одно связано с другим. И Бог являлся в Ветхом Завете, "как человек" (сравни особенно видение Даниила). "Не естество Божие видели тогда, но прообраз и изображение Того, Кому предстояло явиться ("типос" и "икону"). Ибо Сын и Невидимое Слово Божие намеревалось соделаться истинным человеком, чтобы быть соединенным с нашей природой и быть видимым на земле"...

Второй вид образа есть Предвечный Совет Божий о мире, т.е. совокупность образов и примеров ("парадигм") того, что создано и будет создано. Человек есть третий вид образа, "по подражанию". Затем Дамаскин говорит о пророческих образах, о тварных аналогиях ("ради слабости нашего понимания"), о памятных знаках и образах памяти. "И закон, и все, что по закону, было как-бы теневым предварением грядущаго образа, т.е. нашего служения; а наше служение есть образ грядущих благ. А самая действительность, Горний Иерусалим, есть нечто невещественное и нерукотворное... И ради него было все: и то, что по закону, и то, что по нашему служению"... Такой вопрос о возможности иконописания Дамаскин приводит к основной проблеме явления и Откровения. - Отношение между видимым и невидимым существенно изменяется с пришествием Христа. "В древности Бог, безтелесный и не имеющий вида, никогда не изображался", говорит Дамаскин, и продолжает: "теперь-же, когда Бог явился во плоти и жил среди людей, изображаем видимое Бога"... Бог явился и стал видим, а потому изобразим, - уже не только символически и показательно, но в прямом смысле описательнаго воспроизведения бывшаго. "Не невидимое Божество изображаю, но изображаю виденную плоть Бога"... Израиль в древности не видел Бога, а мы видели и видим славу Господа, - "и видехом славу Его, славу яко Единароднаго от Отца" (Иоан 1,15)... "Я видел человеческий образ Бога, и спасена душа моя. Созерцаю образ Божий, как видел Иаков, и иначе: ибо он очами ума видел невещественный прообраз будущаго; а я созерцаю напоминающее о Виденном во плоти"... Таким образом, для Дамаскина иконописание обосновывается прежде всего в самом факте евангельской истории, в факте воплащения Слова, доступном и подлежащем описанию, - "все пиши, - и словом и красками"... Эти два рода "описания" Дамаскин сближает. "Образ есть напоминание. И что для обученных письменам книга, то для необученных изображение; и что слово для слуха, то икона для зрения, - мы мысленно с ней соединяемся". И чрез то освящаем свои чувтсва: зрение или слух, - мы видим образ нашего Владыки и освящаемся чрез него. "Книги для неграмотных", это у Дамаскина означает не только то, что иконы заменяют для них речь и слово. Он устанавливает общий род для всякаго "описания". Ведь и Писание есть "описание" и как бы словесное изображение "невидимаго" и Божественнаго. Иконописание воможно так же, как и Писание, - чрез факт Откровения, чрез реальность видимых теофаний. В обоих случаях "чрез телесное созерцание восходим к духовному"... Ветхозаветный запрет делать "всякое подобие", на который прежде всего ссылались иконоборцы, имел в понимании Дамаскина временное значение и силу, был воспитательной мерой для пресечения склонности иудеев к идолопоклонству. Но теперь воспитание кончилось, и в царстве благодати не весь Закон сохраняет силу. "Образа Его не видесте", - "твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил вам Господь на Хориве из среды огня" (Второз. 4;12,15), - Дамаскин приводит этот текст и спрашивает: "что здесь таинственно показывается? - очевидно, что когда увидишь, как Безтелесный ради тебя стал человеком, тогда сделаешь изображение Его человеческаго облика...". Невидимый Бог, действительно, неописуем и неизобразим. Но чрез Воплащение Он стал видим, и описуем, - "принял и естетсво, и объем, и вид, и цвет плоти"... "Когда Невидимый сделается видимым во плоти, тогда изобразишь подобие Виденнаго. Когда безтелесный и не имеющий формы, не имеющий количества и величины, несравненный в виду превосходства Своей природы, Сущий в образе Божием, - когда Он примет зрак раба и смирится в нем, до количества и величины, и облечется в телесный образ, тогда начертай Его на доске; и возложи для созерцания Того, Кто допустил, что Его видели"... И Дамаскин заключает: "и мы желаем созерцать Его черты"... - При этом в силу ипостаснаго единства и "плоть стала Словом", так что "тело Бога есть Бог". "Как соединенное с огнем делается огнем не по природе, но по единению, чрез горение и общение, так и плоть воплащеннаго Сына Божия"... Стало быть, описание Христа под Его видимым и человеческим образом есть подлинное изображение Самаго Бога. Бог изобразим в собственном смысле только чрез Воплащение, но образ Воплатившагося есть образ Бога, а не только изображение тела. Дамаскин не развивает этой мысли подробно, но она прямо вытекает из его общих христологических предпосылок: восприятие человеческаго в ипостась Слова есть обожение, и стало быть все человеческое Христа уже есть живой образ Божескаго.

3. Против иконоборцев нужно было защищать не только иконописание, но еще более почитание икон и поклонение им (proskunhsij). Если даже "описание" или "изображение" Бога возможно, дозволено-ли оно, полезно ли? Дамаскин отвечает прямо, ссылаясь снова на Воплащение. Воплащение Слова освящает, как бы "обожествляет" плоть, и тем самым делает ее достопокланяемой, - конечно, не как вещество, но по силе ея соединения с Богм. "Не веществу покланяюсь, но Творцу вещества, ставшему вещественным ради меня и благоволившему обитать в веществе и чрез вещество соделавшему мое спасение: и не перестану почитать вещество, чрез кое совершено мое спасение". Это относится и к плоти Христа ("покланяюсь багрянице тела"), и ко всему "остальному веществу, через которое совершилось мое спасение", - ибо и оно полно Божественой силы и благодати. Крест, Гроб, Голгофа, книга Евангелий, которая ведь тоже есть некая икона, т.е. изображение или описание Воплащеннаго Слова... Вещество (материя) вообще не есть что-либо низкое или презренное, но творение Божие. А с тех пор, как в нем вместилось невместимое Слово, вещество стало достохвальным и достопокланяемым. Поэтому вещественные образы не только возможны, но и необходимы, и имеют прямой и положительный религиозный смысл... Ибо "прославвилось наше естество и преложилось в нетление"... Этим оправдывается иконописание и иконопочитание вообще, - иконы святых, как триумф и знак победы ("надпись в память победы"). "Песему и смерть святых празднуется, и храмы им воздвигаются, и иконы пишутся"... В Ветхом Завете человеческая природа еще была под осуждением, и смерть считалась наказанием, и тело умерших нечистым. Но теперь все обновилось: "мы существенно освятились с того времени, как Бог Слово стал плотию и неслиянно соединился с нашей природой"... Человек усыновлен Богу, и получил нетление в дар. "Потому смерть святых не оплакиваем, но празднуем". И собственное святые не мертвые: "после того, как Тот, Кто есть Самая Жизнь и Виновник жизни, был причтен к мертвым, мы уже не называем мертвыми почивших в надежде Воскресения и верою на Него"... Они живы и с дерзновением предстоят пред Богом. - Взошла уже утренняя звезда в сердцах нащих... благодать Святаго Духа неизменно соприсутствует в телах и душах святых, при жизни и по смерти, и в изображениях их и иконах, - благодать и действие (сравни их чудотворения). И человеческое естество превознесено выше ангельских чинов, ибо Богочеловек возседит на Отеческом престоле... "Святые суть сыны Божии, сыны Царствия, сонаследники Божии и сонаследники Христовы. Потому почитаю святых и сопрославляю: рабов, и друзей, и сонаследников Христа, - рабов по природе, друзей по избранию, сынов и наследников по Божественной благодати"... Ибо они стали по благодати тем, что Он есть по естеству... Это победное воинство Небеснаго Царя...

Дамаскин различает разные виды поклонения. Прежде всего, служение (kata latreian), - оно подобает только Богу, но имеет разные типы и степени (рабское поклонение, от любви и восторга, в благдарность и т.д.). Иначе подобает чтить тварные вещи. Во всяком случае, только ради Господа. Так подобает чтить святых, ибо в них почитается Бог. Подобает чтить все, что связано с делом спасения: гора Синай, Назарет, ясли Вифлеемские, святой Гроб, блаженный сад Гефсиманский, - "ибо и они вместилище Божественнаго действия"... Подобает чтить и друг друга, "как имеющих удел в Боге и созданных по образу Божию"... И такая честь восходит к источнику всякаго блага, Богу... - Дамаскин не исчерпывает в своих словах вопрос о писании и почитании икон. Не все у него ясно вполне. Но позднейшие писатели шли именно за ним. И основные начала учения об иконах выражены были уже Дамаскиным: иконы возможны только по силе Воплащения, и иконописание неразрывно связано с тем обновлением и обожением человеческаго естества, которое совершилось во Христе; отсюда и такая тесная связь иконопочитания и почитания святых, особенное в их священных и нетленных останках. Иначе сказать, учение об иконах имеет христологическое основание и смысл. Так было до Дамаскина, так рассуждали и его преемники...