ВЫШЛА КНИГА СВЯТЕЙШЕГО ПАТРИАРХА КИРИЛЛА «СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ. ОБРАЗЕЦ ХРИСТИАНСКОЙ СВЯТОСТИ»
— Отец Андрей, икона — древнее литургическое искусство. Оно родилось в ту эпоху, когда Церкви важно было найти образ свидетельства о Христе. Но насколько сегодня актуальна икона?
— Христианская вера не передается генетическим путем, каждый человек и каждое поколение призваны открыть ее для себя как единственные «путь, истину и жизнь». Поэтому проповедь, передача, распространение веры — постоянная творческая задача Церкви с момента произнесения слов «Идите и научите все народы...» Чтобы «научить», недостаточно произнести список догматических постановлений Церкви. Надо увлечь, вовлечь и показать на деле содержание и результаты веры. Для меня образ Богоматери Владимирской или Спасителя из Синайского монастыря и многих других икон непосредственно являет «истину, добро и красоту» христианства и при каждом обращении к ним заставляет меня снова и снова возвращаться «от временного к вечному, от тленного к нетленному».
— Мир меняется. Церковь меняется. Меняется ли икона?
— Церковное искусство менялось и развивалось во все периоды своего существования начиная с живописи катакомб и по сей день.
Неправильно представлять, что иконопись — некое вневременное, неизменяющееся явление, некогда развившееся до идеальной формы и теперь только бесконечно воспроизводимое. Проповедь должна быть живой, актуальной, насущной, лично обращенной к собеседнику. Христианское изобразительное искусство, так же как и другие формы церковного провозвестия, обращено лично к каждому человеку и всегда диалог современника с современниками. Каждый христианин еще и дитя своей эпохи. В иконописи есть незыблемая традиция, с которой всё начинается. Эта традиция постоянно пополняется за счет ее новых интерпретаций в различных локальных школах и в каждом новом времени.
Хотя основная задача сакрального искусства всегда оставалась неизменной, его формы постоянно изменялись. Все попытки буквального воспроизведения стиля прошлых эпох кончаются неживой стилизацией. Мне кажется, это неправильная художественная установка, которая очень распространена сейчас среди наших иконописцев. Хорошо знать традицию — очень полезная и необходимая часть иконописного мастерства, но традиция не цель, а средство. Каждый человек уникален. Если художник не будет сочувствовать тому, что он пишет, он не создаст убедительного произведения. Если будет сочувствовать — вольно или невольно вложит в произведение и свое прочтение. Не случайно выражения «сделано с душой», «вложил душу» — похвала работы мастера. Поэтому произведения иконописцев всегда изменялись и будут изменяться от мастера к мастеру и от эпохи к эпохе. Иконопись — это не подстрочный перевод, в котором при тщательной попытке быть ближе к оригиналу теряется его главное качество — художественная убедительность. Скорее эта работа ближе к художественному переводу, в котором переводчик, беря за основу произведение предшественника, создает его новую вариацию применительно к условиям другой языковой культуры.
— Круг сюжетов иконописи ограничен. Человеку несведущему вообще кажется, что иконописец пишет всегда одно и то же. Не надоедает ли вам писать из года в год одни и те же образы?
— Круг сюжетов не менее широк, чем у художников других областей изобразительного искусства. Вся ветхозаветная и новозаветная история до наших дней (сейчас как раз работаю над иконой великой княгини Марии Романовой), плюс каждый образ имеет огромное количество прототипов и вариантов иконографии. Только вариантов иконографии Богоматери есть более семисот, и на многие из них у меня в памяти и в библиотеке есть по 100 и более различных прекрасных древних образов, которые хочется исследовать более подробно, чтобы использовать полученные знания в дальнейшей работе.
Мне не только не надоедает работать в области иконописи, но наоборот, всё интереснее и интереснее, потому что давно и постоянно присутствует чувство, что только сейчас в работе начинает открываться главное, с чего надо было бы начинать, а предыдущее — были подступы. Теперь только бы успеть поработать исходя из этого главного понимания. Всё время есть ощущение открывающегося чудесного секрета, который по форме всё проще, а по содержанию всё важнее.
— Что главное для иконописца, когда он пишет образ?
— Исходя из вышесказанного не дерзну сказать с окончательной интонацией. Как видите, это главное имеет свойство двигаться вглубь, как горизонт для путника. Некоторое время назад я начал понимать реальность прописной истины из учебников первого класса воскресной школы о том, что основная богословская интуиция, на которой зиждется иконописание, — присутствие первообраза в образе. Легко произнести, но трудно воспринять всерьез, иначе всё в твоей работе должно претерпеть коренную перемену. Вот у меня и стало многое меняться: в подходе к работе, к задачам иконописания, в художественных предпочтениях, в технологии, процессе и последовательности работы и т.д. С первых и до последних шагов работы над каждой иконой я стараюсь постоянно учитывать, что главная (и очень непростая) задача моей работы — создать пространство для общения предстоящего с первообразом. С некоторых пор для меня это не просто декларируемый догмат Церкви, но реальная часть моей каждодневной работы. Мне кажется, если иконописец не ставит для себя во главу угла этой задачи, то своего самого важного профессионального задания он выполнить не сможет, в каком бы изысканном стиле он ни работал. Если же эта задача для иконописца присутствует как важнейшая — икона получается. И в по-детски наивной Эфиопии, и в академическом Константинополе. Мне кажется, что, изучая и учась у иконописцев древности, надо исследовать и учиться в первую очередь тем методам, которыми они достигали решения этой главной задачи в разных условиях. В пещерной церкви Каппадокии, в соборе Константинопольской Софии, в деревенской горнице и многоярусном столичном иконостасе.
— Икона — это богословие в красках. Насколько иконописец свободен в своем богословствовании или он только повторяет уже сказанное Церковью?
— Если понимать под богословием свод догматов, к которым пришла Церковь, стараясь установить неизменяемые основы нашей веры, то это не та область, в которой каждый из нас необходимо должен найти собственную интерпретацию. Иконы, напрямую иллюстрирующие богословские догматы в художественном отношении, как правило, не очень интересны, потому что они пытаются рассказать, а не показать, проиллюстрировать умопостроение, а не явить в реальности.
С другой стороны, есть высказывание: «Кто чисто молится, тот богослов». Есть иконы, несущие в себе громадную богословскую нагрузку и разъясняющие догматы лучше многих интеллектуальных конструкций. Таковой, например, является для меня икона Спаса из монастыря святой Екатерины на Синае.
То, что Христос одновременно и Бог, и человек и что возможно такое «неслитное и нераздельное» соединение, понятно мне на этой иконе лучше, чем после академического семестра изучения истории халкидонского догмата. Совсем не потому, что, как объясняют гиды доверчивым туристам, «лик Его ассиметричен, одна половина лика гармоничная — Божественная часть, другая, страдающая, — человеческая». При этом гиды закрывают части лика подвернувшимся под руку календариком. Это не так. Лик построен в классических канонах позднеантичного искусства, через некоторую асимметрию передававшую движение фигуры и лица. На синайской иконе этот эффект усиливается небольшой утратой красочного слоя в области глаза. Такие безнадежные попытки словами объяснить несловесную часть изобразительного творчества приходится слышать часто.
Художественный замысел у иконописца синайского Спаса, конечно, был, но он видел его в изобразительных образах. Этот замысел ничего не приобретает (а возможно, теряет в непосредственности и ясности восприятия) от словесных интерпретаций и в них не нуждается. Есть некоторые установления нашей веры, которые не очень воспринимаются в словесных формулировках, но становятся очень достоверны в хороших иконных образах. Это еще один довод в пользу иконописания как особого средства проповеди веры, обладающего специфическими возможностями.
Богословскую интуицию о единстве природ во Христе нельзя убедительно перевести в область слов и доказать рассудочным путем. Но ее можно явить в образе, если он связан с первообразом.
Возможно, при таком подходе точнее говорить не о «богословии», но об «умозрении» в красках, которое посредством иконного образа в личном опыте открывает верующему истину церковных догматов.
— Но всё же иконописание — это и искусство, сакральное искусство. Принято говорить об особом понимании красоты в иконе, красоты духовной, неземной. Применимы ли к иконе эстетические критерии?
— Для меня вопрос стоит несколько иначе. Во-первых, я не могу себе представить, что может быть настоящая красота не от Бога. Красота — это одно из Его качеств, которые передаются всему, что Он сотворил.
Когда я работаю над иконой, я специально о красоте не думаю. Мне кажется, что и многие художники, которых я люблю и от творчества которых много получаю, необязательно иконописцы, но, например, Веласкес или Ван Гог, отнюдь не ставили себе задачу «сделать красиво», но ставили задачу передать жизнь, а в результате их произведения являются для нас примером художественной красоты. Я стараюсь писать образ так, чтобы первообраз того, кого я изображаю: Христа, Богоматери, святых или даже не святых (например, пастухов в Рождестве), присутствовал, жил в нашем пространстве через его образ. Не могу сказать яснее. Жизнь — это то, что всему дается от Бога. Жизнь — это качество Живого Бога, как и красота, энергия, свет и т.д. Это наименования разных граней одного и того же алмаза. Можно сказать, что эта Божественная жизнь, энергия Духа и есть первообраз всякого образа. Мне думается, что икона старается показать зрителю внутреннюю, Божественную основу изображаемых персонажей и объектов.
Если проблеск этой жизни хоть в какой-то степени удается выразить в образе, я считаю, что работа в чем-то получилась и имеет право на существование.
— Вы используете энкаустику, древнюю технику. Сегодня мало кто так пишет. Вы к этому пришли сознательно. Насколько вообще вопрос техники, технологии важен в иконописи? Или не так важно, в какой технике сделана икона. Сегодня и крестиком вышивают, и по дереву режут, и гальванопластику используют, и просто пластмассу.
— К работе энкаустикой я пришел не потому, что мне было любопытно освоить еще одну экзотическую технику живописи. Поняв, что важнейшее в иконописи — выразить присутствие первообраза в образе, я стал выделять во всей обширной традиции истории церковного искусства те образцы, которые, по моему мнению, обладают этой выразительностью в наибольшей степени. Учиться у них, применяя их художественные методы в своей работе. Я не ограничивался каким-то определенным периодом или стилем. Ориентируясь на указанный критерий проявления первообраза, можно найти много прекрасных икон не только в русской школе XV века, но и в искусстве доиконоборческого периода, византийской классики, русской домонгольской живописи, различных национальных школ иконописи, западного романского и средневекового искусства, наших икон XVIII и XIX веков и т.д.
Параллельно, акцентируя поиски на выразительности и монументальности образа, мне хотелось найти технику, предоставляющую для этого более широкие возможности, чем яичная темпера. Энкаустическая живопись дает нам много прекрасных примеров в поздней античности. Ее методы были очень плодотворно восприняты христианским искусством, а также ранней церковной стенописи и икон. Сохраняя все преимущества яичной темперы, энкаустика добавляет церковному художнику новые художественные средства, обладает особой светоносностью и глубиной цвета. Особым бонусом для меня оказалась прекрасная сохранность всех моих энкаустических работ, которые в течение 20 лет никак не изменились даже в самых не подходящих для живописи условиях. Современная иконопись развивается в России уже четвертый десяток лет. Глядя на наши работы 20-летней давности, написанные яичной темперой, можно констатировать, что очень многие из них находятся в плохом состоянии. Это еще один повод для церковных художников обратить свои взоры к работе с энкаустикой, краски которой, как я проверил на 20-летней практике, не портятся от времени и воздействия среды.
Чувство материала, с которым работаешь, имеет большое значение для художника. Есть материал, который тебя слушается, сотрудничает и подсказывает пути решения, как воск или фреска, а есть неживой, отсутствующий, аморфный, как, например, гальванопластик или акрил, которые к тому же очень недолговечны.
— Сегодня в нашей стране икона получила большое распространение. Даже слишком большое. Иконописные образы мы видим не только на досках и стенах храмов, но и на открытках, календарях, майках, тарелках, ковриках и пр. Не происходит ли девальвация сакрального образа?
— Икона является по определению самым «зримым» свидетелем о нашей Церкви во всем христианском мире. Мы, будучи хранителями и продолжателями столь великой традиции христианского религиозного искусства, должны понимать меру ответственности, которая на нас возложена.
Мы не можем контролировать внешний рынок маек и ковриков, но никто не запретит нам иметь благоговейное отношение к иконному образу хотя бы у нас в церкви и дома, не допуская профанации сакрального образа. Если мы хотим избавиться от китча на религиозную тематику, нам стоит начать с себя. Мне кажется, в области современного церковного искусства за последние 20 лет у нас накопилось много насущных проблем, которые должны решаться на ответственном и компетентном уровне.
Вот некоторые вопросы, с которыми я постоянно сталкиваюсь в моей практике иконописца и настоятеля храма. Типичная ситуация, списанная с натуры, которая, к сожалению, случается достаточно часто. Древний храм в самом центре города срочно расписывается заезжей бригадой художников-отделочников, среди которых нет ни одного профессионального иконописца, в стиле, в котором часто расписывались деревенские церкви в 1970-х годах, пафосно называемом «академическим». Спонсора, так же малокомпетентного в области церковного искусства, этот стиль и бригада устраивают. Так как во многих епархиях нет действующего квалифицированного худсовета, решающим фактором в принятии решения оказывается готовность спонсора оплатить именно эту работу.
Возникают вопросы: обязательно ли срочно расписывать этот храм, пока спонсор согласен жертвовать средства, или стоит оставить его белым, пока (или когда) не создадутся условия для качественного и квалифицированного выполнения росписей?
Существует ли какая-то экспертная церковная комиссия, которая могла бы порекомендовать и проконтролировать соответствие канонам церковного искусства, профессиональную квалификацию мастеров, художественное качество исполнения росписей и их соответствие архитектурному пространству данного храма?
Существует ли общецерковная цензура на продукцию церковных художеств, продаваемых в наших храмах? Если мы признаем изделие, например, иконой, мы должны гарантировать, что это изделие соответствует всем требованиям, предъявляемым к иконе, например обязательно быть «составленной из долговечного материала». Как относиться к фотографиям на картоне, которые по определению выцветут через два-три года?
Всякое ли изображение, композиционно соответствующее сложившемуся церковному канону и имеющее надпись, можно назвать сакральным образом?
Что совершается в чине освящения иконы? Становится ли после освящения полноценной иконой, пригодной для молитвы, ковер из универмага с маловразумительным (но читаемым) изображением Троицы?
Обязан ли священник освящать такое изделие чином освящения иконы Троицы? Какие канонические основания он может привести, если считает, что этого не нужно делать?
Есть ли разница между фотографической иконой, напечатанной станком в большом количестве, и иконой, написанной человеком, а в случае если икона напечатана в газете?
Не имею определенного ответа на многие из этих и подобных им вопросов.
Думаю, что они могут быть разрешаемы в правильном ключе при условии, если мы, верующие миряне, иконописцы и иерархия, начнем относиться к церковному искусству как к унаследованному общему богатству, которое мы не имеем права профанировать. Как к действенному средству, которое мы (в отличие от других христианских конфессий) имеем возможность полноценно использовать в деле проповеди веры, но можем и потерять, если подменим его творческую силу китчем и безвкусицей.
— Как вы думаете, у иконы есть будущее?
— Это зависит и от нас с вами.
